В доме моего деда, полковника Франсишку Неграу, обедали всегда в одно и то же время. Ровно в полдень дедов ординарец Мейрелеш ударял в огромный колокол во внутреннем дворе. Это означало, что стол накрыт, кто опоздает, будет ждать до ужина.
Когда мне исполнилось шесть лет, меня отдали в колледж Святого Сердца. Утренние занятия там заканчивались в половину первого, и, чтобы не оставлять ребёнка без обеда, бабушка предложила деду накрывать на стол часом позже.
- Глупости, - буркнул дед. Он зажал в зубах трубку, поэтому у него получилось "гъупости". - Ждать целый час из-за того, что какие-то чортовы монашки... - я представила себе, как отреагировала бы на "чортовых монашек" директриса колледжа сестра Селеште, и фыркнула от смеха. Бабушка кинула недовольный взгляд вначале на меня - я сжала губы и попыталась сделать серьёзное выражение лица, потом на деда. Дед вынул трубку изо рта и улыбнулся. Улыбка у него была удивительная - мягкая и как будто слегка виноватая. - Почему бы вам, дорогая, - сказал он, целуя бабушке руку, - почему бы вам не поговорить с сёстрами? Я уверен, они будут не против отпускать Терезиню пораньше.
Прошло пятнадцать лет, но я до сих пор помню то острое чувство восторга, которое охватывало меня всякий раз, когда в без четверти двенадцать в классной комнате раздавался осторожный стук, и в дверь заглядывало щекастое лицо водителя Пинту.
- Барышню Терезу ждут к обеду, - извиняющимся тоном говорил он, и добавлял галантно, - если сестра не возражает.
Сёстры кривились, но не возражали. Только однажды молоденькая нервная сестра Маргарида, преподававшая у младших девочек рисование и физкультуру, попробовала возмутиться.
- Правила существуют для всех! - трясла она пальцем у носа Пинту. - Для всех! Не только для тех, кого не забирают домой на машине!
Сестра Маргарида кричала, мои соученицы злорадно поглядывали на меня, и я уже совсем было собралась бурно зарыдать, но тут прибежала директриса. Через минуту мы с Пинту уже шла к машине, а сестра Селеште увела сестру Маргариду в коридор.
- ...вы отдаёте себе отчёт, Чья она внучка?! - донеслось до меня. Я оглянулась. Сестра Селеште что-то говорила сестре Маргариде, и та смотрела на меня со странной смесью ужаса и жалости.
Я не могу назвать точную дату, когда я решила, что с моим дедом связана какая-то страшная тайна. Может быть, это произошло, когда я услышала слова директрисы. Может, два дня спустя, когда сестра Маргарида, уже в половину двенадцатого велела мне складывать альбом и краски, чтобы не опоздать к обеду и не рассердить дедушку. А может, на каникулах, когда я зашла днем в маленькую столовую и увидела, что дед разговаривает с нашей старшей горничной Алзирой. Алзира сидела боком у стола и чистила серебряные ножи, когда дед со своей мягкой, чуть виноватой улыбкой спросил, не заходила ли она в его отсутствие в кабинет. Алзира побелела до синевы, вскочила и начала хватать ртом воздух. Нож она выставила перед собой, как будто защищаясь. Дед поморщился.
- Ну, бросьте, бросьте, - сказал он. - Я же только спросил. Что ж вы такая чувствительная?
Он сделал шаг к Алзире - видимо, чтобы взять у неё нож, но Алзира подпрыгнула, как коза, налетела на огромные напольные английские часы и чуть не упала. Дед тихо, но зло выругался, резко развернулся и вышел из комнаты. Через секунду громко хлопнула дверь его кабинета.
В тот день ужин нам подавал ординарец Мейрелеш, и, когда перед сном я забралась в кухню, чтобы поискать, не осталось ли от ужина булочек, я услышала, как он обсуждает чувствительную Алзиру с кухаркой Деолиндой.
- Сама виновата, дура любопытная, - говорил Мейрелеш, что-то звучно прихлёбывая из кружки. - Уж на что я мужик и солдат, и то я в его кабинет не сунусь. Жить-то мне ещё не надоело.
- Дааааааааа, - с сомнением протянула Деолинда. - А всё равно жалко ж девчонку. Ну, любопытная. Ну, дура. Что ж теперь, сразу убивать?
Больше я Алзиру не видела. Бабушка сказала, что она уволилась, а вместе с ней уволились вторая горничная и кухарка Деолинда. После этого, я стала замечать, что все в доме, кроме меня, боятся моего мягкого деда куда больше, чем бабушки, хотя бабушка может вспылить, накричать и даже ударить, если ей попасться под горячую руку, тогда как дед ругался редко и никогда не повышал голоса.
Подруг у меня не было, и обсудить эти странности было не с кем. Женская прислуга - горничные, кухарки, судомойки - постоянно менялись, я даже имена их не успевала запомнить. Неизменными оставались только ординарец Мейрелеш и шофёр Пинту. Пинту я любила, но он казался мне глуповатым, поэтому я принялась осаждать Мейрелеша. Хитрый ординарец как мог уходил от моих вопросов, выдумывал несуществующие дела, прятался, а один раз даже сбежал от меня через окно библиотеки, но у меня было одно неоспоримое достоинство - я была невероятно упряма.
Сейчас мне нравится говорить, что я человек настойчивый и целеустремлённый, но в детстве бабушка утверждала, что я упёртая, как мул. Если я что-то брала себе в голову, не было такой силы, которая бы заставила меня свернуть с пути. Как ни пытался бедняга Мейрелеш избегнуть встречи со мной один на один, у него не был ни малейшего шанса. В конце концов я подкараулила его в саду после обеда - он собирался полежать на травке и спокойно покурить, когда я выбралась из кустов и наставила на него подобранную где-то палку. Я предложила ординарцу сделку: он отвечает на мои вопросы, а я не рассказываю деду, что он тайком заходил в его кабинет. Мейрелеш поперхнулся дымом.
- Обманывать нехорошо, - сказал он. - Я никогда не заходил в кабинет к вашему дедушке.
- Заходил, - я улыбнулась Мейрелешу и потыкала палкой в землю рядом с ним. - Я сама видела.
Мейрелеш помолчал несколько секунд, потом затушил сигарету, сел и похлопал рукой по траве, приглашая меня сесть.
Конечно, он ничего мне не объяснил. Он просто спросил, замечала ли я, что-нибудь необычное в лице моего деда.
- В лице? - переспросила я. - Нос, что ли?
Мейрелеш покачал головой.
- Борода, - сказал он. - Вам ни разу не казалось, что она необычная?
Ещё бы мне не казалось! Борода моего деда была предметом моей тайной зависти. Когда я узнала, что у девочек не бывает бород, я проплакала два дня кряду. И дело было не в том, что дедова борода была какой-то особенно шелковистой и блестящей, хотя, конечно, она была и блестяща, и шелковиста. Но главное в ней был цвет. Это был самый глубокий, самый насыщенный, самый изумительный синий цвет, который я когда-либо видела. В тени борода была похожа на синюю эмаль, гладкую и неподвижную, но стоило на неё упасть лучу солнца, как по прохладной синеве рассыпались тысячи крошечных голубых искр. Когда мне было года два-три, я могла часами сидеть на коленях у деда и глядеть на его бороду. Трогать её мне запрещали.
- Она синяя, - сказала я ординарцу Мейрелешу.
Он покивал.
- Ну, и? - спросила я.
- Ну и что? - переспросил Мейрелеш.
- И что, что синяя?
Мейрелеш посмотрел на меня насмешливо.
- Ну же, барышня, - сказал он. - Вы что же, книжек не читаете?
Нет, я не была дурочкой. Для своих лет я была даже довольно смышлёной. И, конечно же, я уже читала Сказки матушки Гусыни и прекрасно знала историю про Синюю Бороду. Но мне и в голову не приходило, что она имеет какое-то отношение к моему деду! В конце концов, у меня тоже была красная накидка с капюшончиком, но это же не означало, что в лесу меня ждёт Серый Волк!
- Дурак! - крикнула я ординарцу Мейрелешу, вскакивая на ноги. - Дурак и врун! Я скажу про тебя деду!
Мейрелеш пожал плечами и снова улёгся на траву. Я хотела стукнуть его моей палкой, но почему-то передумала.
После этого разговора всё встало на свои места - и страх прислуги, и таинственный кабинет, в который никому нельзя было заходить. К тому же, моя бабушка была не то пятой, не то шестой дедовой женой.
- А все остальные куда делись? - спросила как-то я.
- Умерли, - ответила бабушка. Она сидела у зеркала и расчёсывала густые светлые волосы.
- От чего?
- Кто от чего, - бабушка заплела волосы в косу и перекинула косу себе на грудь. Вот так, в длинной ночной сорочке с кружевами и с косой на груди, она казалась невероятно молодой, красивой и какой-то очень беззащитной. - Кто от чего, - повторила она, целуя меня в лоб.
Я подхожу к бабушкиному зеркалу. Вот тут она сидела, расчёсывая волосы. Провожу пальцем по туалетному столику. Ни пылинки. Поверенный деда сказал, что все эти годы в доме поддерживался порядок, заведённый ещё при деде. Похоже, так оно и есть.
Тогда, пятнадцать лет назад, я сумела достать ключ от кабинета деда. Это оказалось не очень сложно - дед всегда носил его в кармане жилета на цепочке. Я просто вытащила его, когда однажды зимой дед уснул в библиотеке.
В кабинете стоял непроницаемый мрак, и было очень холодно - видимо, дед никогда здесь не топил. Я сделала шаг, выставив перед собой руки, чтобы ни во что не врезаться, но всё равно врезалась и больно ушибла локоть. Раздался звон разбитого стекла, в воздухе резко запахло какой-то химией, а в коридоре послышались чьи-то шаги. "Дедушка проснулся!", - в ужасе подумала я и выскочила из кабинета. За дверью никого не было. Я сбежала по лестнице и заглянула в библиотеку. Дед спал в кресле в той же позе, в которой я его оставила, и уютно похрапывал. Стараясь не дышать, я сунула ключ от кабинета к нему в карман и на цыпочках вышла из библиотеки.
- Армандина, дорогая, - спросил за ужином дед извиняющимся тоном, - вы случайно не заходили сегодня ко мне в кабинет?
Бабушка покачала головой.
- Вы абсолютно уверены? - голос деда стал настойчивым. - Там почему-то была открыта дверь...
Я сжалась, а бабушка выпрямила свою и без того прямую спину.
- Если я говорю, что нет, - начала она ледяным тоном, и дед примирительно замахал руками.
- Ладно, ладно, я же только спросил!
Ночью я не могла уснуть. Мне всё время казалось, что дверь моей комнаты открывается, и заходит дед в залитой кровью бесформенной белой хламиде - я видела такую на картинке в какой-то книге про привидения. Глаза его пылают, синяя борода развевается, а в руке он держит огромный сверкающий нож. Или топор. Или верёвку, на которой он меня повесит прямо у себя в кабинете.
К утру у меня поднялась температура, началась лихорадка, и следующие десять дней я провела практически без сознания. А очнулась уже круглой сиротой - в первый день моей болезни дедова машина сорвалась с обрыва. В ней был он сам, бабушка, шофёр Пинту и детский врач, которого везли ко мне.
Поднимаюсь на второй этаж. Вчера поверенный вручил мне ворох документов, огромную связку ключей - от основного дома, от маленьких пристроек и от входных ворот, и ещё маленький коричневый конверт с оплывшей красной печатью. Он явно ждал, что я спрошу, что там, но я не спросила. Я и так знаю.
Подхожу к двери кабинета, вскрываю конверт, не глядя, достаю небольшой ключ на цепочке и вставляю его в замочную скважину. Дверь, скрипнув, открывается.
В кабинете царит всё тот же мрак, но теперь я просто нашариваю выключатель и включаю свет. И начинаю смеяться.
Запретная комната похожа на обычную парикмахерскую на одного человека. Умывальник с выемкой, кожаное кресло, посреди комнаты - большое зеркало. На подзеркальном столике стоят склянки и пузырьки тёмного стекла - видимо, один из них я случайно смахнула на пол пятнадцать лет назад, на льняной салфетке лежат щетки и разнокалиберные кисти. Беру в руки одну склянку и с трудом открываю. Жидкость - если там была жидкость - высохла, но на пальцах у меня остаётся жирная пыль изумительного, глубокого, насыщенного синего цвета. Подношу руку к глазам, и смотрю, как завороженная, как на ней вспыхивают тысячи крошечных голубых искр.
Когда мне исполнилось шесть лет, меня отдали в колледж Святого Сердца. Утренние занятия там заканчивались в половину первого, и, чтобы не оставлять ребёнка без обеда, бабушка предложила деду накрывать на стол часом позже.
- Глупости, - буркнул дед. Он зажал в зубах трубку, поэтому у него получилось "гъупости". - Ждать целый час из-за того, что какие-то чортовы монашки... - я представила себе, как отреагировала бы на "чортовых монашек" директриса колледжа сестра Селеште, и фыркнула от смеха. Бабушка кинула недовольный взгляд вначале на меня - я сжала губы и попыталась сделать серьёзное выражение лица, потом на деда. Дед вынул трубку изо рта и улыбнулся. Улыбка у него была удивительная - мягкая и как будто слегка виноватая. - Почему бы вам, дорогая, - сказал он, целуя бабушке руку, - почему бы вам не поговорить с сёстрами? Я уверен, они будут не против отпускать Терезиню пораньше.
Прошло пятнадцать лет, но я до сих пор помню то острое чувство восторга, которое охватывало меня всякий раз, когда в без четверти двенадцать в классной комнате раздавался осторожный стук, и в дверь заглядывало щекастое лицо водителя Пинту.
- Барышню Терезу ждут к обеду, - извиняющимся тоном говорил он, и добавлял галантно, - если сестра не возражает.
Сёстры кривились, но не возражали. Только однажды молоденькая нервная сестра Маргарида, преподававшая у младших девочек рисование и физкультуру, попробовала возмутиться.
- Правила существуют для всех! - трясла она пальцем у носа Пинту. - Для всех! Не только для тех, кого не забирают домой на машине!
Сестра Маргарида кричала, мои соученицы злорадно поглядывали на меня, и я уже совсем было собралась бурно зарыдать, но тут прибежала директриса. Через минуту мы с Пинту уже шла к машине, а сестра Селеште увела сестру Маргариду в коридор.
- ...вы отдаёте себе отчёт, Чья она внучка?! - донеслось до меня. Я оглянулась. Сестра Селеште что-то говорила сестре Маргариде, и та смотрела на меня со странной смесью ужаса и жалости.
Я не могу назвать точную дату, когда я решила, что с моим дедом связана какая-то страшная тайна. Может быть, это произошло, когда я услышала слова директрисы. Может, два дня спустя, когда сестра Маргарида, уже в половину двенадцатого велела мне складывать альбом и краски, чтобы не опоздать к обеду и не рассердить дедушку. А может, на каникулах, когда я зашла днем в маленькую столовую и увидела, что дед разговаривает с нашей старшей горничной Алзирой. Алзира сидела боком у стола и чистила серебряные ножи, когда дед со своей мягкой, чуть виноватой улыбкой спросил, не заходила ли она в его отсутствие в кабинет. Алзира побелела до синевы, вскочила и начала хватать ртом воздух. Нож она выставила перед собой, как будто защищаясь. Дед поморщился.
- Ну, бросьте, бросьте, - сказал он. - Я же только спросил. Что ж вы такая чувствительная?
Он сделал шаг к Алзире - видимо, чтобы взять у неё нож, но Алзира подпрыгнула, как коза, налетела на огромные напольные английские часы и чуть не упала. Дед тихо, но зло выругался, резко развернулся и вышел из комнаты. Через секунду громко хлопнула дверь его кабинета.
В тот день ужин нам подавал ординарец Мейрелеш, и, когда перед сном я забралась в кухню, чтобы поискать, не осталось ли от ужина булочек, я услышала, как он обсуждает чувствительную Алзиру с кухаркой Деолиндой.
- Сама виновата, дура любопытная, - говорил Мейрелеш, что-то звучно прихлёбывая из кружки. - Уж на что я мужик и солдат, и то я в его кабинет не сунусь. Жить-то мне ещё не надоело.
- Дааааааааа, - с сомнением протянула Деолинда. - А всё равно жалко ж девчонку. Ну, любопытная. Ну, дура. Что ж теперь, сразу убивать?
Больше я Алзиру не видела. Бабушка сказала, что она уволилась, а вместе с ней уволились вторая горничная и кухарка Деолинда. После этого, я стала замечать, что все в доме, кроме меня, боятся моего мягкого деда куда больше, чем бабушки, хотя бабушка может вспылить, накричать и даже ударить, если ей попасться под горячую руку, тогда как дед ругался редко и никогда не повышал голоса.
Подруг у меня не было, и обсудить эти странности было не с кем. Женская прислуга - горничные, кухарки, судомойки - постоянно менялись, я даже имена их не успевала запомнить. Неизменными оставались только ординарец Мейрелеш и шофёр Пинту. Пинту я любила, но он казался мне глуповатым, поэтому я принялась осаждать Мейрелеша. Хитрый ординарец как мог уходил от моих вопросов, выдумывал несуществующие дела, прятался, а один раз даже сбежал от меня через окно библиотеки, но у меня было одно неоспоримое достоинство - я была невероятно упряма.
Сейчас мне нравится говорить, что я человек настойчивый и целеустремлённый, но в детстве бабушка утверждала, что я упёртая, как мул. Если я что-то брала себе в голову, не было такой силы, которая бы заставила меня свернуть с пути. Как ни пытался бедняга Мейрелеш избегнуть встречи со мной один на один, у него не был ни малейшего шанса. В конце концов я подкараулила его в саду после обеда - он собирался полежать на травке и спокойно покурить, когда я выбралась из кустов и наставила на него подобранную где-то палку. Я предложила ординарцу сделку: он отвечает на мои вопросы, а я не рассказываю деду, что он тайком заходил в его кабинет. Мейрелеш поперхнулся дымом.
- Обманывать нехорошо, - сказал он. - Я никогда не заходил в кабинет к вашему дедушке.
- Заходил, - я улыбнулась Мейрелешу и потыкала палкой в землю рядом с ним. - Я сама видела.
Мейрелеш помолчал несколько секунд, потом затушил сигарету, сел и похлопал рукой по траве, приглашая меня сесть.
Конечно, он ничего мне не объяснил. Он просто спросил, замечала ли я, что-нибудь необычное в лице моего деда.
- В лице? - переспросила я. - Нос, что ли?
Мейрелеш покачал головой.
- Борода, - сказал он. - Вам ни разу не казалось, что она необычная?
Ещё бы мне не казалось! Борода моего деда была предметом моей тайной зависти. Когда я узнала, что у девочек не бывает бород, я проплакала два дня кряду. И дело было не в том, что дедова борода была какой-то особенно шелковистой и блестящей, хотя, конечно, она была и блестяща, и шелковиста. Но главное в ней был цвет. Это был самый глубокий, самый насыщенный, самый изумительный синий цвет, который я когда-либо видела. В тени борода была похожа на синюю эмаль, гладкую и неподвижную, но стоило на неё упасть лучу солнца, как по прохладной синеве рассыпались тысячи крошечных голубых искр. Когда мне было года два-три, я могла часами сидеть на коленях у деда и глядеть на его бороду. Трогать её мне запрещали.
- Она синяя, - сказала я ординарцу Мейрелешу.
Он покивал.
- Ну, и? - спросила я.
- Ну и что? - переспросил Мейрелеш.
- И что, что синяя?
Мейрелеш посмотрел на меня насмешливо.
- Ну же, барышня, - сказал он. - Вы что же, книжек не читаете?
Нет, я не была дурочкой. Для своих лет я была даже довольно смышлёной. И, конечно же, я уже читала Сказки матушки Гусыни и прекрасно знала историю про Синюю Бороду. Но мне и в голову не приходило, что она имеет какое-то отношение к моему деду! В конце концов, у меня тоже была красная накидка с капюшончиком, но это же не означало, что в лесу меня ждёт Серый Волк!
- Дурак! - крикнула я ординарцу Мейрелешу, вскакивая на ноги. - Дурак и врун! Я скажу про тебя деду!
Мейрелеш пожал плечами и снова улёгся на траву. Я хотела стукнуть его моей палкой, но почему-то передумала.
После этого разговора всё встало на свои места - и страх прислуги, и таинственный кабинет, в который никому нельзя было заходить. К тому же, моя бабушка была не то пятой, не то шестой дедовой женой.
- А все остальные куда делись? - спросила как-то я.
- Умерли, - ответила бабушка. Она сидела у зеркала и расчёсывала густые светлые волосы.
- От чего?
- Кто от чего, - бабушка заплела волосы в косу и перекинула косу себе на грудь. Вот так, в длинной ночной сорочке с кружевами и с косой на груди, она казалась невероятно молодой, красивой и какой-то очень беззащитной. - Кто от чего, - повторила она, целуя меня в лоб.
Я подхожу к бабушкиному зеркалу. Вот тут она сидела, расчёсывая волосы. Провожу пальцем по туалетному столику. Ни пылинки. Поверенный деда сказал, что все эти годы в доме поддерживался порядок, заведённый ещё при деде. Похоже, так оно и есть.
Тогда, пятнадцать лет назад, я сумела достать ключ от кабинета деда. Это оказалось не очень сложно - дед всегда носил его в кармане жилета на цепочке. Я просто вытащила его, когда однажды зимой дед уснул в библиотеке.
В кабинете стоял непроницаемый мрак, и было очень холодно - видимо, дед никогда здесь не топил. Я сделала шаг, выставив перед собой руки, чтобы ни во что не врезаться, но всё равно врезалась и больно ушибла локоть. Раздался звон разбитого стекла, в воздухе резко запахло какой-то химией, а в коридоре послышались чьи-то шаги. "Дедушка проснулся!", - в ужасе подумала я и выскочила из кабинета. За дверью никого не было. Я сбежала по лестнице и заглянула в библиотеку. Дед спал в кресле в той же позе, в которой я его оставила, и уютно похрапывал. Стараясь не дышать, я сунула ключ от кабинета к нему в карман и на цыпочках вышла из библиотеки.
- Армандина, дорогая, - спросил за ужином дед извиняющимся тоном, - вы случайно не заходили сегодня ко мне в кабинет?
Бабушка покачала головой.
- Вы абсолютно уверены? - голос деда стал настойчивым. - Там почему-то была открыта дверь...
Я сжалась, а бабушка выпрямила свою и без того прямую спину.
- Если я говорю, что нет, - начала она ледяным тоном, и дед примирительно замахал руками.
- Ладно, ладно, я же только спросил!
Ночью я не могла уснуть. Мне всё время казалось, что дверь моей комнаты открывается, и заходит дед в залитой кровью бесформенной белой хламиде - я видела такую на картинке в какой-то книге про привидения. Глаза его пылают, синяя борода развевается, а в руке он держит огромный сверкающий нож. Или топор. Или верёвку, на которой он меня повесит прямо у себя в кабинете.
К утру у меня поднялась температура, началась лихорадка, и следующие десять дней я провела практически без сознания. А очнулась уже круглой сиротой - в первый день моей болезни дедова машина сорвалась с обрыва. В ней был он сам, бабушка, шофёр Пинту и детский врач, которого везли ко мне.
Поднимаюсь на второй этаж. Вчера поверенный вручил мне ворох документов, огромную связку ключей - от основного дома, от маленьких пристроек и от входных ворот, и ещё маленький коричневый конверт с оплывшей красной печатью. Он явно ждал, что я спрошу, что там, но я не спросила. Я и так знаю.
Подхожу к двери кабинета, вскрываю конверт, не глядя, достаю небольшой ключ на цепочке и вставляю его в замочную скважину. Дверь, скрипнув, открывается.
В кабинете царит всё тот же мрак, но теперь я просто нашариваю выключатель и включаю свет. И начинаю смеяться.
Запретная комната похожа на обычную парикмахерскую на одного человека. Умывальник с выемкой, кожаное кресло, посреди комнаты - большое зеркало. На подзеркальном столике стоят склянки и пузырьки тёмного стекла - видимо, один из них я случайно смахнула на пол пятнадцать лет назад, на льняной салфетке лежат щетки и разнокалиберные кисти. Беру в руки одну склянку и с трудом открываю. Жидкость - если там была жидкость - высохла, но на пальцах у меня остаётся жирная пыль изумительного, глубокого, насыщенного синего цвета. Подношу руку к глазам, и смотрю, как завороженная, как на ней вспыхивают тысячи крошечных голубых искр.